— Наверное, у него на то есть причины!

— А хорошо он говорил у могилы! Как жаль, что бедняжка Маргарет не могла его слышать!

— Как это он сказал: «Верная жена и преданная мать», — да?

Они исподтишка поглядывали на Броуди, словно ожидая, что он во своей стороны, как подобает, подтвердит этот отзыв, отдаст последнюю дань покойной жене. Но он как будто не слышал и хмуро смотрел в окно. Видя такое явное невнимание, гости стали смелее.

— А я ведь как раз собиралась навестить бедняжку, — и вдруг такая неожиданность! Скрутило ее раньше, чем мы успели приехать!

— Она так сильно изменилась… должно быть, от этой болезни и от всех забот и волнений, которые она пережила.

— А в молодые годы она была веселая, живая. Помню, смех у нее был совсем как пение дрозда.

— Да, хорошая была девушка, — заключила Джэнет, бросая укоризненный взгляд на молчаливую фигуру у окна, точно желая сказать: «Слишком хорошая для тебя».

Снова помолчали, затем миссис Ламсден покосилась на синее шерстяное платьице Несси и пробормотала:

— Возмутительно, что бедный ребенок даже не имеет приличного траурного платья. Это просто срам!

— А меня поразило, что похороны такие скромные, — подхватила Джэнет. — Только две кареты и ни одного человека из города!

Броуди слушал — он не пропустил ни единого слова из их разговора — и с горьким равнодушием не мешал им говорить. Но тут он вдруг грубо обратился к ним:

— Таково было мое желание, чтобы похороны прошли как можно тише и чтобы не было посторонних. А вам бы хотелось, чтобы я нанял городской оркестр, устроил бесплатную раздачу виски и зажег костер?

Родственники были явно шокированы такой резкостью, теснее сплотились в своем негодовании и начали подумывать об отъезде.

— Вильям, не знаешь ли ты, где здесь в Ливенфорде можно выпить чаю до отхода поезда? — спросила миссис Ламсден голосом, дрожащим от злости, подчеркивая вопросом свое намерение уйти. Она ожидала на поминках не дешевого кислого вина и покупных анисовых лепешек, а богатого выбора горячих и холодных мясных блюд, домашних пирогов, пшеничных лепешек, сладких булочек к чаю и других таких же деликатесов. Приехав из дальней деревни Эйршира, они ничего не знали о разорении Броуди и считали его достаточно богатым, чтобы предложить им более приличное и основательное угощение, чем то, которое сейчас стояло перед ними.

— Если вы голодны, не скушаете ли еще одно печенье? — сказала старуха Броуди, хихикнув. — Это «колечки», они очень вкусные. — Вино казалось нектаром ее неискушенному вкусу, и она им щедро угостилась, так что теперь на высоких скулах ее желтого, сморщенного лица играл легкий румянец. Она безмерно наслаждалась пиршеством, и предание земле останков бедной Маргарет превратилось для нее в настоящий праздник.

— Может быть, выпьете еще капельку вина?

— Нет, спасибо, — сказала миссис Ламсден, высокомерно сжав рот до самого малого диаметра и презрительно выбрасывая слова из этого крохотного отверстия. — Уж разрешите отказаться. Я, знаете ли, до вина не такая охотница, как некоторые другие, и, кроме того, мне не нравится то вино, которое вы здесь пьете. Кстати, — продолжала она, натягивая свои черные лайковые перчатки, — что это за нахальная, бесстыжая девка у вас тут расхаживает, и это тогда, когда в доме такое горе! Давно она у вас?

Бабушка хотела ответить, но ей помешала легкая икота.

— Я ее не знаю, — пояснила она, наконец, сконфуженно. — Она только сегодня пришла. Джемс взял ее мне в помощь.

Миссис Ламсден многозначительно переглянулась с кузиной мужа. Каждая из них сделала легкое движение головой, как бы говоря: «Так я и думала!» — и обе с подчеркнутым состраданием посмотрели на Несси.

— И как только ты будешь жить без матери, девочка! — заметила одна.

— Ты можешь погостить у нас, дружок, — предложила другая. — Тебе хотелось бы побегать на ферме, не правда ли?

— Я и сам могу о ней позаботиться, — ледяным тоном вмешался Броуди. — Она не нуждается ни в вашей помощи, ни в жалости. Вы еще услышите о ней, она достигнет того, что для вас и ваших детей всегда останется недоступным.

Когда Нэнси вошла, чтобы собрать стаканы, он продолжал:

— Эй, Нэнси! Вот эти две дамы только что заявили, что ты бесстыжая девка, — так, кажется, вы сказали, мэм? Да, бесстыжая девка. В благодарность за такой хороший отзыв не потрудишься ли ты выпроводить их из дому, а пожалуй, уже заодно и этого маленького джентльмена, которого они привезли с собой.

Нэнси дерзко тряхнула головой.

— Если бы это был мой дом, — сказала она, смело глядя в глаза Броуди, — так я бы их на порог не пустила.

Гости встали, скандализованные такой наглостью.

— Какие выражения! Какие манеры! И это при девочке! — ахнула Джэнет, идя к дверям. — И в такой день!

Миссис Ламсден, не менее возмущенная, но не потерявшая, однако, присутствия духа, выпрямилась во весь свой высокий рост и заносчиво откинула голову.

— Меня оскорбляют! — завизжала она, поджимая тонкие губы. — Оскорбляют в доме, куда я приехала издалека, истратив столько денег, для того чтобы принести утешение! Я ухожу, — о, уж, конечно, я здесь не останусь, и никто меня не удержит, но, — прибавила она веско, — раньше, чем я уйду, я желаю знать, что моя бедная кузина оставила своей родне?

Броуди отрывисто засмеялся ей в лицо.

— Вот как! А что она могла оставить, скажите, пожалуйста?

— Я слышала от Вильяма, что, кроме сервиза, картин, украшений для камина, часов и медальона матери, Маргарет Ламсден внесла в дом мужа немало серебра.

— Да, и вынесла она из него тоже немало! — грубо отрезал Броуди. — Убирайтесь отсюда! Не могу я видеть вашей противной, кислой, жадной физиономии! — И он энергичным жестом указал гостям на дверь. — Уходите все, ничего вы тут не получите. Я жалею, что позволил вам преломить хлеб в моем доме.

Миссис Ламсден, чуть не плача от ярости и возмущения, на пороге обернулась и прокричала:

— Мы на вас в суд подадим и свое получим! Неудивительно, что бедная Маргарет зачахла здесь. Она была слишком хороша для такого грубияна, как вы! И даже похороны бедняжки вы превратили в вопиющий скандал! Едем, домой, Вильям!

— Правильно! — насмешливо захохотал Броуди. — Увезите своего Вильяма домой, в постельку. Неудивительно, что он любит ночевать дома, когда у него под одеялом имеется такое сокровище, как вы! — Он глумливо усмехнулся. — И хорошо делаете, что не отпускаете его никуда ни на одну ночь, а то он сбежал бы от вас навсегда.

Когда миссис Ламсден вышла вслед за другими с высоко поднятой головой и пылающими щеками, он крикнул ей вслед:

— Я не забуду послать вам цветы, как только это потребуется!

Но воротясь в гостиную, он сбросил маску холодного равнодушия и, чувствуя, что ему надо побыть одному, уже другим, тихим голосом приказал всем уйти. Когда все выходили, он обратился к Мэтью и сказал внушительно:

— Ступай в город и поищи работы. Нечего болтаться без дела и хныкать. Больше не будешь сидеть на моей шее!

А когда мимо него проходила Несси, он погладил ее по голове и сказал ласково:

— Не плачь, дочка. Твой отец тебя в обиду не даст. Вытри глаза и поди сядь за книгу или займись чем-нибудь. Ничего не бойся. Я позабочусь о твоем будущем.

Да, вот по какому пути его жизнь должна пойти отныне, — так размышлял он, сидя один в пустой гостиной. Вот его задача — отомстить за себя при помощи Несси! Она единственная надежда, у нее блестящие способности! Он будет ее беречь, поощрять, толкать вперед, к победе за победой, пока, наконец, ее имя, а с ним — и его собственное, не прогремит на весь город! В своем полнейшем банкротстве и несчастьях, посетивших его в последнее время, он видел лишь временное затмение, из которого жизнь его когда-нибудь непременно выйдет. Он вспомнил одну из своих излюбленных сентенций, которую часто твердил: «Настоящего человека ничем не сломишь», — и она его утешила. Он верил, что снова вернет себе прежнее положение в городе, будет еще более, чем раньше, верховодить всеми, и считал образцом стратегии свой план достигнуть этого при помощи Несси. Он уже предвидел то время, когда имя Несси Броуди будет у всех на устах, когда и на него самого будет щедро изливаться всеобщее восхищение и лесть. Он уже слышал, как люди говорят: «Броуди пошел в гору с тех пор, как умерла его жена. Она, наверное, была для него изрядным бременем и помехой». Как это верно! Помогая опускать ее легкий гроб в вырытую для него неглубокую яму, он испытал прежде всего чувство облегчения, оттого что наконец избавился от этого бесполезного бремени, истощавшего и его кошелек, и терпение. Он не вспоминал ничего того, что было в ней хорошего, не ценил всех ее заслуг и помнил только об одном — о ее слабости, о полном отсутствии физической привлекательности в последние годы. Ни то нежное чувство, которое едва слышно заговорило в нем у ее смертного одра, ни воспоминание о первых годах их совместной жизни ни разу больше не шевельнулись в нем. Память его была темна, как небо, сплошь затянутое тучами, сквозь которые не может пробиться ни единый луч света. Он раз навсегда решил, что жена во всех отношениях его не удовлетворяла — как женщина, как подруга жизни, наконец, даже детьми она ему не угодила. Несси не шла в счет, Несси была целиком только его дочерью, и эпитафия, которую он мысленно сочинил жене, вся заключалась в словах: «Ни на что не была годна». Когда неотвратимость ее смерти встала перед ним с внезапной убедительной ясностью, он испытал странное чувство освобождения. Те слабые узы, которые налагали на него присутствие этой женщины в его жизни, уже самой своей слабостью бесила его, Он чувствовал себя еще молодым, полным сил мужчиной, жизнь сулила ему еще много наслаждений, и теперь, когда жена умерла, можно было свободно предаться им. Его нижняя губа отвисла, когда он с чувственным удовольствием подумал о Нэнси, и затем плотоядно выпятилась вперед, словно предвкушая обилие хмельных утех. Нэнси должна всегда быть при нем, теперь ее можно будет оставить жить в доме. Теперь никто не мешает ей принадлежать ему, служить ему, развлекать его, да и, наконец, в доме нужно же кому-нибудь вести хозяйство!