— А каким образом вы предполагаете это сделать, смею спросить?

— Спрашивать можете, покуда у вас язык не отнимется, но я не обязан вам это объяснять. Единственное, что вам надо знать, это то, что к концу недели вы получите свои деньги, над которыми трясетесь. Я так сказал, а мое слово свято.

Выражение лица Сопера немного смягчилось.

— Да, — отозвался он после некоторого молчания, — это я знаю. Знаю и о ваших затруднениях, мистер Броуди. Все эти новые фирмы с их модными лавками, в которых они сбивают цены… — Он выразительно пожал плечами. — Но и у нас есть свои затруднения и обязательства, которые мы должны выполнять. В нынешние времена в коммерции сентиментальничать невозможно. Однако скажите, как, собственно, у вас обстоят дела?

Броуди хотел было придумать уничтожающий ответ, но вдруг с мрачным юмором решил, что ничто так не поразит его собеседника, как чистая правда.

— За две недели вся выручка в лавке — меньше трех фунтов, — сказал он отрывисто. — Как вам это нравится?

Сопер в ужасе поднял холеные руки.

— Мистер Броуди, вы меня поражаете! Кое-что я слышал, но не знал, что дела ваши настолько плохи.

Он с минуту смотрел в суровое лицо Броуди, затем промолвил уже более дружелюбным тоном:

— Знаете, иногда умнее всего — разрубить узел. Невыгодное предприятие лучше прекратить прежде, чем оно вас разорит. Не пытайтесь прошибить головой каменную стену. Вы меня извините, — вам понятно, что я хочу сказать. — Он встал, намереваясь уйти.

— Нет, не понимаю! Что вы имеете в виду, черт возьми? — спросил Броуди. — Здесь я всегда был, здесь и останусь.

Сопер остановился на пути к двери.

— Я вам добра желаю, мистер Броуди! — воскликнул он. — И совет вам даю полезный. Вы можете принять его или не принять, дело ваше. Но я как человек опытный вижу, что положение ваше здесь безвыходно. Было время, когда вы торговали великолепно, ну, а теперь ваши конкуренты рядом найдут сотню способов разорить вас. Дорогой мой, не забывайте — у нас теперь тысяча восемьсот восемьдесят первый год. Все мы идем в ногу с новыми идеями и современными методами, все, кроме вас, и колесо прогресса вас раздавит. Мудрый человек знает, когда сдаваться, и, будь я на вашем месте, я бы закрыл эту лавку и спас бы то, что еще можно спасти. Почему бы вам не взяться за что-нибудь другое? Такой крепкий мужчина, как вы, мог бы вложить свои деньги в ферму и работать на ней с большим успехом. — Он дружески протянул Броуди руку и сказал прощаясь: — Не забудьте же — в конце недели!

Броуди смотрел ему вслед тупым, лишенным всякого выражения взглядом, ухватившись за край стола, но так сжав руку, что мускулы ее резко обозначились на темной волосатой коже, а жилы напружились, как туго скрученные веревки.

— Оборудовать ферму! — бормотал он. — Он не знает, как мало денег у меня осталось.

Мысли его ринулись по этому пути, и он сказал сам себе с горьким сожалением:

— А ведь Сопер прав! Если бы я мог это сделать, вот была бы жизнь! Работал бы я на земле, которую так люблю, на своей собственной земле. Но теперь это уже невозможно. Я должен биться до конца здесь.

Он видел, что придется заложить дом, единственное оставшееся у него имущество, чтобы вырученными деньгами уплатить долг Соперу и остальные постепенно накопившиеся долги, Никто ничего не узнает, он сходит тайно к адвокату в Глазго, и тот все устроит. Но у него уже было такое чувство, словно его дом больше не принадлежит ему. Словно он своими собственными руками должен начать разрушать крепкое здание, которое камень за камнем вырастало у него на глазах, как здание его надежд. Он любил свой дом, но придется его заложить, чтобы поддержать честь имени. Прежде всего он должен сохранить незапятнанной репутацию честного и порядочного человека, показать, что он, Джемс Броуди, не останется должен никому ни единого пенни. Да, есть вещи, на которые он не способен!

Тут внезапно мысли его приняли другой оборот, он как будто вспомнил что-то. Глаза заблестели, нижняя губа немного выпятилась, и рот искривился похотливой усмешкой. Среди пустыни его забот вдруг возник перед ним зеленый оазис наслаждения. Да, но есть вещи, на которые он способен! Скрывая в себе тайное желание, словно преступление, он вышел крадучись из лавки, забыв, что в ней никого не остается, и медленно зашагал к «Гербу Уинтонов».

7

Миссис Броуди лежала на диване в гостиной — необычная с ее стороны леность, в особенности в такой час дня, когда ей полагалось заниматься мытьем посуды после обеда. Но сегодня силы ей изменили раньше обычного, она почувствовала, что должна полежать, не дожидаясь наступления ночи.

— Я так выбилась из сил, — сказала она бабушке Броуди, — что просто с ног валюсь. Пожалуй, прилягу на минутку.

Старуха неодобрительно посмотрела на нее и, торопясь уйти из боязни, как бы ее не попросили перемыть посуду, бросила на ходу:

— Тебе не много надо, чтобы расклеиться. Вечно ты стонешь да кряхтишь в последнее время. В твои годы я работала вдвое больше, чем ты, и никогда ни на что не жаловалась.

Тем не менее после ухода свекрови миссис Броуди поплелась в гостиную и легла. Почувствовав себя лучше, она лежала, лениво размышляя о том, что если бы она раньше позволяла себе такой короткий отдых после обеда, она бы лучше сохранилась. Все же она была рада уже и тому, что в последние десять дней у нее не было острых приступов, только постоянная ноющая боль, к которой она уже так привыкла, что почти ее не замечала.

Почти три недели прошло со дня отсылки Мэту денег, а от него не было никаких вестей, так что можно было подумать, будто эти сорок фунтов все еще лежат неприкосновенно в сундуках Мак-Севитча. Одно воспоминание об этом смешном и ненавистном имени вызывало в ней легкую дрожь. Ей стоило большого труда наскрести деньги для первого взноса в счет долга: она экономила и урывала крохи, чтобы время от времени радостно опускать несколько накопленных монет в специально для этого предназначенную жестяную коробку, которую прятала у себя в ящике. Мучительно трудно было собирать эти деньги, и она уже предвидела, как этот долг будет угрожающе висеть над ее головой, подобно дамоклову мечу, целых два года.

Разумеется, Мэта она не винила ни в чем, и посреди тягостных дум о положении, в которое она попала, достаточно было одной только мысли о скором возвращении сына, чтобы ее черты оживились бледной улыбкой. В глубине души она была твердо убеждена, что как только Мэт вернется, он тотчас же единым словом освободит ее от этого гнетущего обязательства.

Губы миссис Броуди распустились в улыбку при мысли, что скоро сын снова будет в ее объятиях, утешит ее, сторицей вознаградит за те сверхчеловеческие усилия, которые она делала ради него. Она рисовала себе последние этапы его путешествия, видела, как он нетерпеливо проходит по палубе, поспешно высаживается на берег, едет по улицам, запруженным толпой, затем беспокойно сидит в уголке железнодорожного вагона и наконец вскакивает в кэб, который доставит его к ней, к матери!

Картина его возвращения стояла перед нею, ослепляла сладкой уверенностью в близости этого возвращения. Но когда она, рассеянно глядя в окно, увидела, что к воротам подъехал кэб, нагруженный багажом, она наморщила лоб, словно не доверяя собственным глазам.

Не может быть, чтобы это приехал Мэт, ее мальчик, ее родной сын! Но — о чудо! — это был он. Наконец-то он дома, небрежной походкой выходит из кэба, как будто он и не проехал трех тысяч миль морем и сушей, чтобы вернуться к ней. С бессвязными восклицаниями она вскочила, выбежала на улицу, спотыкаясь на ходу, и заключила его в объятия, едва дав ему выйти из кэба.

— Мэт! — захлебывалась она, изнемогая от избытка чувств. — О Мэт!

Он отступил немного назад, протестуя:

— Спокойнее, мама, спокойнее! Этак ты меня раздавишь ей-богу!

— О Мэт, дорогой мой мальчик! — шептала она. — Наконец ты опять со мной!

— Да ну, полно, мама! — воскликнул он. — Не поливай ты меня слезами, я привык к сухому климату. Ну, вот опять! Не превращай мой новый галстук в носовой платок!