— В таком случае дай мне ключ, — настаивал он. — Только это мне от тебя и нужно.

Она молча отдала ему свой ключ. Мэт сунул его в карман и сказал:

— Я приду поздно, не дожидайся меня.

Мать в тоске и страхе шла за ним к дверям.

— Будь осторожен, Мэт. Не затевай ничего худого, пожалей меня, сынок. Я не хочу, чтобы отец довел тебя до какого-нибудь безрассудного поступка. Я этого не пережила бы теперь, после того, как ты благополучно вернулся ко мне.

Он ничего не ответил и вышел. Быстро скрылся в темноте. Мать прислушивалась к его шагам, пока они не замерли в тишине ночи, потом, коротко всхлипнув без слез, повернулась и вошла обратно в кухню. Она не знала, что может случиться, но терзалась страхом.

8

На другое утро миссис Броуди проснулась рано, когда было еще почти темно, и, вставая, услыхала где-то вдалеке первый, слабый крик петуха, возвещавший, несмотря на темноту, наступление нового дня. Накануне она очень долго ждала Мэта, но не слышала, когда он пришел, и теперь, после беспокойного сна, ее первой мыслью было убедиться, все ли с ним благополучно.

Ей уже не надо было, одеваясь, бояться, что она потревожит сон мужа, так как теперь она спала одна в бывшей комнатке Мэри. Но от долгой привычки ее движения были осторожны и так же бесшумны, как движения призрака. Тусклый свет зари проникал в окно спальни и смутно освещал ее поникшую фигуру, дрожавшую от холода. Ее белье было все в заплатах, чинено и перечинено, так что надевать его было сложной задачей, и сейчас, в холодной тьме февральского утра, ее бесчувственные, огрубевшие пальцы с трудом справлялись с заношенными, убогими принадлежностями туалета. Она одевалась ощупью, а зубы тихонько выбивали дробь — единственный звук, обнаруживавший ее присутствие и деятельность.

Когда она, наконец, оделась, она беззвучно потерла руки, чтобы вызвать в них хотя бы какой-нибудь признак кровообращения, и выскользнула из комнаты в одних чулках.

В спальне Мэта, выходившей на восток, было светлее; тихо войдя сюда, миссис Броуди различила среди беспорядка постели контуры тела, услышала ровное дыхание и сама задышала свободнее и легче. Лицо Мэта в синеватом свете утра казалось свинцовым, в углах губ засохли какие-то струпья, темные волосы спутанными прядями падали на лоб. Язык, казалось, распух и слегка выступал из-за губ, словно не помещаясь во рту, и при каждом вздохе служил как бы резонатором для хриплого дыхания.

Мать тихонько поправила одеяло, осмелилась даже отнести спутанные кудри от глаз, но Мэт беспокойно зашевелился, пробормотал что-то во сне, и она отодвинулась, торопливо убрала руку, которая повисла в воздухе над его головой, словно благословляя его сон. Благословение светилось и в ее глазах, долго не отрывавшихся от сына. Наконец она неохотно, медленно отвела глаза от его лица и пошла к двери. Уже выходя из комнаты, заметила, что пиджак, жилет и брюки Мэта валялись на полу, что сорочка была брошена в один угол, а воротничок и галстук — в другой, и, словно радуясь тому, что может сделать что-то для него, наклонилась, подобрала разбросанные вещи, аккуратно сложил их на стуле, еще раз взглянула на спящего и тихо вышла.

Внизу все предметы в свете наступавшего утра имели несвежий, противный вид. Ночь, отступая, как океан в час отлива, оставила мебель сдвинутой в беспорядке, в потухшем камине — грязную серую золу, в посудной — батарею немытых тарелок, бесстыдно громоздившихся в раковине. Все напоминало обломки крушения на пустынном берегу.

Раньше чем развить энергичную деятельность — выгрести золу и затопить камин, начистить графитом решетку, вымыть тарелки, подмести пол, сварить кашу и выполнить другие бесчисленные утренние обязанности, — миссис Броуди всегда разрешала себе выпить чашку крепкого чаю, который, по ее собственному выражению, помогал ей подтянуться. Горячий ароматный напиток, как целительный бальзам, согревал, ободрял, разгонял туман в голове, примирял с неизбежными трудами и заботами нового дня.

Однако сегодня она, торопливо заварив чай и налив его в чашку, не стала пить сама, а отрезала и старательно намазала маслом два тонких ломтика хлеба, положила их подле чашки на поднос и понесла поднос в комнату Мэта.

— Мэт, — шепнула она, легонько тронув его за плечо, — я принесла тебе чай. — Она нагнулась над ним, но Мэт продолжал храпеть, и дыхание его распространяло прогорклый запах спирта, который неприятно раздражал миссис Броуди, так что она невольно заговорила громче:

— Мэт, смотри, здесь кое-что вкусненькое для тебя.

Так она, бывало, говорила, ублажая его, в детстве, и при этих словах он шевельнулся, свернулся калачиком и сердито забормотал спросонья:

— Не мешай спать, бой. Пошел к черту. Не надо мне никакого чота-хазри.

Мать огорченно затормошила его.

— Мэт, милый, выпей же чаю. Это тебе будет приятно.

Мэтью открыл глаза и посмотрел на нее сонным, тупым взглядом. Миссис Броуди видела, как постепенно в темных зрачках просыпалось мрачное сознание неприятной действительности.

— А, это ты, — пробормотал он невнятно, еле ворочая языком. — Для чего тебе понадобилось будить меня? Я хочу спать.

— Но я принесла чай, милый. Он так освежает! Я сразу побежала вниз и сама его приготовила для тебя.

— Вечно ты пристаешь со своим чаем! Не мешай мне спать, черт побери! — Он повернулся к ней спиной и сразу опять уснул.

Мама жалобно смотрела то на лежавшего ничком Мэта, то на поднос в своих руках, словно не в силах была перенести его отказ и грубость его слов. Потом, решив, что он, может быть, передумает, поставила поднос на стул у кровати, прикрыла чашку блюдцем, чтобы чай не остыл, закрыла сверху тарелкой хлеб и в унынии вышла из комнаты.

Все утро она не переставала думать о сыне. В камине трещал огонь, тарелки были перемыты, обувь вся вычищена, каша пузырилась на плите. Миссис Броуди отнесла наверх мужу горячую воду для бритья, потом принялась накрывать на стол, все думая о Мэте, с горестью вспоминая грубость его обращения с ней, предательский запах спирта изо рта, но все время мысленно стараясь его оправдать. Она говорила себе, что его вывели из равновесия приезд домой, издевательства отца. А что касается его выражений, так бедный мальчик провел столько времени в дикой, грубой стране, да и он еще не вполне очнулся от сна, когда говорил с нею.

Пока она так размышляла, простив все Мэту, безмолвный дом начал просыпаться, сквозь потолок в кухню доносились тихие и громкие звуки, наверху хлопали двери, и, охваченная страхом перед каким-нибудь новым столкновением Мэта с отцом, она настороженно прислушивалась, боясь услышать внезапный шум, слитный говор сердитых голосов, даже, может быть, звук удара.

Но, к ее великому облегчению, ничего не случилось. Она поспешно накормила и выпроводила в школу Несси, сошедшую вниз со своим ранцем, потом в кухню пришел Броуди и в угрюмом молчании сел завтракать.

Мама приложила все старания, чтобы сегодня все было приготовлено идеально, надеясь привести этим мужа в более милостивое настроение, и решила лгать, если это будет нужно, чтобы скрыть позднее возвращение Мэта. Но, несмотря на мрачный вид Броуди, ее опасения оказались напрасны, и он ушел, ни словом не обмолвившись о сыне.

Проводив его, она вздохнула свободнее. Окончательно ободрившись после запоздалой чашки чаю, приготовила завтрак для бабушки и около десяти часов понесла его наверх. Выйдя из комнаты старухи, она на цыпочках перешла через площадку и приложила ухо к двери в спальню Мэта. Не слыша ничего, кроме мерного дыхания, она тихонько открыла дверь. Сразу увидела, что ничто на подносе не тронуто, и уязвленному сердцу почудился безмолвный укор в этом нетронутом подносе, а тарелка, прикрывавшая хлеб с маслом, и блюдце, бесполезно закрывавшее давно остывший чай, говорили ей о ее глупости и самонадеянности. Мэт все еще спал. Она в недоумении спрашивала себя, не пребывание ли его на противоположном (как она полагала) полушарии виновато в этом изменении часов отдыха, в том, что Мэт ночью бодр, а днем его клонит ко сну, так что он вынужден теперь спать до полудня. Она не была в этом убеждена, но все же у нее немного отлегло от сердца при мысли, что существует если не эта, так какая-нибудь другая, аналогичная причина его поведения. Она не стала будить Мэта и вышла так же тихо, как вошла.